Русское искусство родилось под счастливой звездой: на протяжении его многовековой истории в Россию не раз являлись из чужих земель великие мастера. И как раз в такие моменты, когда в том была неотложная надобность. Они прибывали как раз вовремя, чтобы вдохнуть новую жизнь в юный организм, утомленный не в меру быстрым ростом, как раз вовремя, чтобы стать свидетелями нового высокого взлета. Так вовремя прибыли в Москву Аристотель Фиораванте, вовремя появились в Петербурге отец и сын Растрелли и целая стая славных - Эриксен, Рослен, Ринальди, Кваренги, Томон и Росси.
К таким добрым гениям России, ее великим возродителям и возбудителям должен быть отнесен знаменитый художник Феофан Грек, прибывший в Россию в третьей четверти XIV века и составивший в истории русской живописи целую эпоху.
Феофан был для русской живописи тем, чем сто лет спустя стал для русского зодчества Аристотель Фиораванте. Подобно тому как последний научил русских усовершенствованной строительной технике и обогатил сокровищницу русского искусства архитектурными мотивами возрожденной Италии, Феофан привез в Россию богатейший живописный опыт обновленной Византии. Но если об Аристотеле мы имеем кое-какие биографические сведения и знаем несколько его построек - из них московский Успенский собор в России, - то о живописи Феофана, столь прославляемого его современниками, мы до последнего времени не знали ровно ничего. Правда, летописи четыре раза упоминают его имя: впервые под 1377 годом, когда он "подписывает" церковь Спаса на Ильине улице в Новгороде, второй раз под 1395 годом, когда он, вместе с Семеном Черным и учениками своими, приступает к росписи церкви Рождества Богородицы с приделом Лазаря в Москве, в третий раз под 1399 годом, когда он расписывает с учениками московский Архангельский собор и, наконец, в четвертый раз под 1405 годом, когда мы видим его работающим в Благовещенском соборе в Москве вместе со старцем Прохором с Городца и Андреем Рублевым. Однако все эти сведения не давали нам самого главного - феофановских произведений, ибо первоначальная кремлевская церковь Рождества Богородицы не сохранилась, феофановские фрески в ее приделе Лазаря, как выяснило обследование, были сбиты до камня и вновь перештукатурены в первой половине XIX века, первоначальный Архангельский собор и первоначальная роспись Благовещенского собора до нас также не дошли, а фрески в новгородской церкви Спаса Преображения до сих пор оставались под слоем штукатурки. Художественный облик Феофана продолжал оставаться для нас по-прежнему загадкой, тем более мучительной, что сохранившийся современный документ - письмо о нем его почитателя и друга - рисует нам этого замечательного художника в контурах подлинного исполина духа, под стать гениям Ренессанса...

Искусство каждого народа, слагаясь из всей совокупности его национальных особенностей, в своем росте и развитии неизбежно подвергается влиянию окружающих его культур. Эти чужеземные начала не только не уничтожают его самобытности, но нередко выдвигают ее с особенной силой и выпуклостью и ведут к пышному расцвету. Та способность перевоплощаться в чуждые культуры, которую Достоевский считал исключительной чертой русского ума и чувства, свойственна в значительной степени всем народам. Чем сильнее известная культура, тем больше она покоряет другие, слабейшие. Гораздо знаменательнее другая особенность русской культуры: при всей ее видимой убогости по сравнению с иноземными в ней кроется непостижимая сила притяжения, не раз заставлявшая перевоплощаться в нее лучших представителей сильнейших культур Европы. Переселившись в Россию и принимая горячее участие в созидательном творчестве своей новой родины, итальянцы, немцы и французы часто совершенно забывали о своем первом отечестве и становились русскими в полном смысле слова, русскими по складу, по духу и чувству. Не так много, как в политической истории России, но все же немало имен чужеземцев встречается и в истории русского искусства. Однако если переселившийся в Испанию грек Теотокопули, до конца жизни подписывавший свое имя греческими буквами, превращается в испанца Греко и справедливо считается основателем национальной испанской школы живописи и не меньшим испанцем, чем сам Сурбаран и Веласкес, и если француз Жан Булонь, переехав в Италию, становится чистокровным итальянцем Джованни да Болонья и принадлежит, безусловно, Италии, а не Франции, как итальянец Россетти - Англии, или немцы Буль и Ризенер - Франции, то с тем большим правом Россия может и должна считать в числе лучших своих сынов тех византийских и итальянских мастеров, которые наезжали в нее как на заре русского искусства, так и в эпоху его расцвета. Еще с большим правом принадлежат России те художники, которые, нося нерусские имена, не только родились уже в России от выписанных из-за моря отцов, но и выросли в ней, воспитались на произведениях русского искусства и ездили в чужие края только для довершения своего образования, как ездят пенсионеры всякой академии художеств.

Продолжение »